«Подвиг веры» — авторский цикл документалиста-мусульманина Рената Хабибуллина. Очередной фильм из серии снят исламским телеканалом «Алиф ТВ» в 2018 году. Фильм посвящен каллиграфу и художнику Эдуарду Димасову.
Режиссер ставил задачу погрузиться в творческий процесс и узнать тонкости восприятия героем собственных работ. Акцент сделан на то, как именно чувствует художник творчество, как понимает собственный язык общения на листе бумаги, как религия влияет на его мироощущение и творческую составляющую.
«И среди звезд я ясно слышу. Среди звенящей переливом пустоты. Среди зеркальных отражений вижу. Прекрасных линий, росчерки Твои. Среди листвы, среди раскинутых деревьев. Среди кромешной темноты. Среди счастливых, всех моих мгновений. Один лишь Ты. Один лишь Ты.
Перед тем, как начать работать, честно говоря, все это происходит каким-то магическим способом: Всевышний дает какой-то образ, который, так скажем, воспитывается, взращивается в течение не известного мне периода времени — это может быть неделя, месяц или два. Я хожу что-то слушаю, смотрю с какими-то идеями, и потом, рано или поздно, я сажусь, и вдруг мне хочется написать вот такое-то слово. Я просто беру и пишу его. Либо это какое-то конкретное слово: например, «сабр» или «аль хубб», либо это какая-то абстракция, которая наполнена содержанием, смыслом, но не является каким-то конкретным словом. Глядя на него, я понимаю, что это именно то, что я хотел в данный момент выразить, то, что накопилось за весь этот период. Иногда бывает так, что само слово меня впечатлит: например, слово «Хадж» или «мумин», тот же «сабр» или еще что-нибудь. Я просто сажусь и пишу это слово. Примерно так рождаются все работы.
Ударом сердца. Каждым вдохом. Подъемом. Все дальше, выше и сильней. Когда за радостью, пылающим фантомом. Твой след чертил мне полосу грядущих дней. Стремящийся вперед. Сгорающий в пределе. И вновь — перерожденный. Будь! Нам прошлое ветрами будущего пело. У нас с тобой один и тот же путь.
Я чувствую себя своего рода проводником, потому что, когда я пишу слово, я не стараюсь показать буквами содержание этого слова: например, когда я пишу слово «сабр» — терпение — я не думаю, что оно такое-то, оно просто рисуется. А потом, во-первых, я на них смотрю и думаю: «Да, это то!» — и люди потом смотрят и думают, что «да, да, «сабр» именно так и воспринимается».
Я просто делаю, и это находит отклик. Наверное, это справедливо, потому что, если ты являешься своего рода проводником, то ты не в праве брать на себя чувство, что это только моя связь со Всевышним. Нет, ты проводишь все, ты провел, сделал и пошел дальше, ты не принимаешь всю похвалу, которую тебе дают, — это не твое.
Сам я родился и вырос в городе Пермь — достаточно сером, унылом, печальном, мрачноватом. Там практически не бывает солнца, там всегда тучи, дождь, хвойные дремучие леса, суровые люди — и, собственно, когда я рос, про Ислам я не слышал ровным счетом вообще ничего.
Когда мне было лет 9-10, тогда еще не было Интернета (он, наверняка, был, но у меня не было компьютера), были телефонные справочники. Для того, чтобы позвонить, нужно было открыть книгу, полистать, по рубрикатору посмотреть. Я не знаю, по какой причине Всевышний дал мне это, я просто открыл этот справочник, нашел телефон мечети, позвонил и сказал: «Я хочу прийти к вам».
Когда мы пришли в мечеть, это было начало 90-ых, может быть, 95 или 94 год, и туда как раз приехали турки, они обучали меня Исламу: рассказали мне основы, я начал молиться, выучил суры, необходимые для чтения намаза, получил базовые знания.
Потом, лет в 13-14 или 16, у меня была подростковая жизнь, я как-то немножко отошел от практики и вернулся к ней осознанно лет в 25-27, наверное. Возможно, я мог бы сделать это раньше, если бы я жил в той же Казани, потому что у нас в городе не было мусульманского окружения. Опять-таки, возвращаясь к вопросу о Всевышнем и каллиграфии, Он через искусство привел меня туда, где я есть сейчас.
Не столько память, сколько эхо. Хранимое среди камней. Подобно путнику, проехав, изрезав полотно степей. Мы пробудимся вновь, по третьему призыву. Ответив прошлому, беспрекословно — да. И все что связывало с этим, уже прежним миром. Рассеется без дыма и следа.
Стихи — такие же, как и каллиграфия, т.е я специально их не пишу, не сижу, не думаю. Какое-то время я даже думал, почему бы и нет, может быть, просто сесть и специально начать думать, какое бы стихотворение писать, на какую тему — переживания или еще что-то — так никогда не получается. Например, была жара, пошел дождь, гром гремит, град, и ты еще на улице и понимаешь, что тебя всего перекрывает, переполняет, и сразу же эти строчки пишутся в голове. Если есть возможность, я их записываю, если нет — не записываю: стихотворение не получается, не рождается.
Я создал паблик и выкладываю туда каждый раз эти стихотворения. До этого все было в журнале, потом я перенес это в паблик — они там копятся потихоньку, раз в год я возвращаюсь, отматываю назад что-нибудь, начинаю читать и думаю, не понимая, как я это мог написать. А, во-вторых, мне нравится, т.е я читаю и думаю: «Какие прикольные строки! Так здорово получилось!»
С той же каллиграфией, когда делаешь какую-то работу, либо рождается текст, либо какое-то стихотворение, свойственное этой работе, это чаще всего относится к каким-то абстрактным работам, потому что абстрактная работа, как квинтэссенция всех переживаний, которые нельзя выразить в слове, но тебе хочется какой-то образ, как-то его реализовать, проявить. Ты делаешь, пишешь стихотворение и выкладываешь его.
Эта работа, кстати, одна из моих любимых. Я назвал ее «Хашии», хотя, на самом деле, из того, что я сейчас сказал, здесь есть только буква «ха», больше здесь нет ничего, т.е тут — «ха», «ма», «ра» и «син». Это была такая абстрактная работа, но она мне настолько полюбилась, наверное, за счет того, что я перегнал ее вектор и стал добавлять какие-то эффекты глубины, т.е сейчас уже я вижу в ней много косяков, но тем не менее, она одна из моих любимых работ.
Эту работу я назвал «Пилигрим», потому что здесь написано «Хадж». Я перегнал ее вектор, зазеркалил и получил своего рода лицо. Мне очень нравится эта работа.
Это «Аллах». Как-то нарисовалось само, и я не думал в тот момент о правилах написания или еще о чем-то, просто рука так легла. Люди смотрят и говорят, что очень похоже на перышко, что-то такое легкое. Тоже одна из первых работ.
Любимых очень много, и это зависит от того, какой это человек — честный, искренний, богобоязненный и т.д. Все это видно профессионалам-хаттатам. Насколько я знаю, иджазу, скажем, диплом по каллиграфии раньше не выдавался человеку, если он не обладал определенными внутренними духовными качествами. Если человек прекрасно писал, делал красивые с точки зрения общества логотипы, композиции, он мог спокойно не получить степень хаттата от настоящего учителя, потому что тот мог посчитать, что этот человек не достоин и не готов иметь звание хаттата, что его хат не настоящий, не искренний, своего рода фальшивка, подделка, что он делает хат, для того, чтобы самоутвердиться, заработать деньги.
Хат, мне кажется, — своего рода поклонение, возможно (это громко, конечно, сказано), но хат — это больше, чем просто красивые работы. Поэтому я не называю себя каллиграфом в полноценном смысле этого слова, я просто художник.
Если дать какой-то совет начинающим каллиграфам, то старайтесь сделать то, что принесет вам пользу в вечности, потому что жизнь пройдет быстро, заказчики уходят и приходят, а награда от Всевышнего бесценна. Поэтому тут можно, на мой взгляд, вполне совмещать приятное с полезным.
В принципе, вот эта работа, наверное, самая лучшая. Если бы я выбирал, какую работу оставить, если бы я писал слово «подвиг», я бы оставил, наверное, вот эту и аргументировал бы это лично для себя тем, что подвиг такой: он не яркий, он не пластичный, он какой-то жизненный, впечатанный, как и эта работа, как этот эффект. Она не глянцевая, как, собственно, и подвиг: он ведь не кричит о себе, он не вычурный, не в красивых одеждах, он тихий, спокойный, но при этом значимый и сильный».
