facebook
Twitter
Youtube
Vk
GoolePlus
Ok
livejournal

О проблемах мусульманского мира

1

 

 А.Кныш: главная проблема мусульманского мира – это деспотизм

Интервью с руководителем Лаборатории анализа и моделирования социальных процессов Восточного факультета СПбГУ, профессором Александром Кнышем.

— Александр Дмитриевич, на «Бигиевских чтениях» по главной теме конференции «Мусульманская мысль в 21-м веке: единство традиции и обновления»  выступали  представители, можно сказать, трех школ – исламских государств, Европы и России.

На Ваш взгляд, если судить по докладам, есть ли расхождения между этими школами?

 

— Я заметил, что представители мусульманских государств, которые говорили  о соотношении новации и традиции,  очень мало внимания уделили острейшим проблемам, которые стоят в этом обществе. Как будто этих проблем не существует! Как будто, если постоянно повторять слово «ислам», возникнет всеобщее благоденствие и примирение. На самом деле, ислам – это процесс, причем сложный и требующий усилий. Мусульмане должны работать, чтобы реализовать исламские ценности и идеалы, но прежде всего им следует объективно оценить ситуацию, которая существует. В своем докладе я поставил вопросы о том, произошла ли реформация, обновление и возрождение ислама, как того хотел не только Бигиев, но и реформаторы, жившие в Средней Азии, Поволжье. Вывод неутешительный: те проблемы, о которых писал Муса Бигиев, остро стоят и поныне, однако мы продолжаем слышать с трибун довольно ожидаемые, никого не затрагивающие рассуждения об инновации, о необходимости сохранения традиций и в то же время прогресса. Но это лишь общие рассуждения. Конкретного и открытого анализа ситуации я, увы, не  услышал.

 

— Об острейших проблемах я спрашивала участников конференции из арабских стран. Каждый из них называл что-то свое, а Вы — какие проблемы считаете острейшими в современном исламском обществе?

 

 — Я считаю, что главная проблема мусульманского мира – это все-таки деспотизм. Он создает и сохраняет государства, опирающиеся на органы безопасности и религиозный истеблишмент, которые всеми силами подавляют свежие идеи и свободомыслие в целом. Отсюда – деформация всей жизни мусульманских обществ, и в какой-то степени также общин мусульман за пределами мусульманского мира. Говоря о деспотизме и авторитаризме в мусульманском мире, чаще всего ссылаются на колониальное наследие, объясняя этим все неурядицы в мусульманском мире вчера и сегодня. Нежелание посмотреть в зеркало и увидеть в нем себя, отсутствие  нелицеприятного освещения ситуации, о чем я говорил выше, в этом причина довольно плачевного состояния мусульманской общины в мировом масштабе сегодня. Начать с критического анализа, подобного тому, который предпринял Муса Бигиев в свое время, просто необходимо. Вот этого как раз я не услышал в выступлениях.

 

— А помимо деспотизма, какие еще проблемы Вы бы выделили?

 

— Деспотизм, авторитаризм и порождаемая ими деформация общества, когда нет сильной оппозиции, когда нет реальной свободы слова. Эта проблема влечет за собой вторую проблему – экономической неразвитости. Когда человеческий разум не освобожден и когда люди не имеют возможности реализовать себя, то они либо ударяются в экстремизм, либо становятся инертными, не заинтересованными в прогрессе общества в целом. Либо же наиболее талантливые, наиболее образованные представители мусульманской общины покидают страну в поисках лучших условий для реализации своих идей и чаяний. Происходит отток умов в более развитые страны. Отчасти этим объясняется более креативный подход к проблемам мусульманской жизни именно среди тех мусульман, которые живут за пределами мусульманского мира. Деспотизм, отсутствие свободы самовыражения и самореализации, отток лучших, наиболее креативных сил и застой в общественном развитии – главные болезни мусульманского мира сегодня. Сюда же следует добавить отсутствие современного и качественного образования, о чем в свое время столь живо писал Бигиев.

 

— Один из участников конференции на первое место в числе насущных проблем поставил отсутствие единства среди мусульман. Насколько эта проблема остра?

 

 — По-моему, такого рода единство – совершенно эфемерно, оно утопично и не достижимо в условиях национальных государств, которые сейчас существуют. Любая попытка какой-то мусульманской страны взять на себя роль объединителя будет встречена в штыки элитами государств, которые не захотят подчиняться чьим-либо указаниям. Следовательно, единство – это просто риторическая фигура.  Аль-ислам – вахид (ислам – един), — сказал мне один саудовский представитель на конференции в Москве, в то самое время, когда саудовские танки давили восставших шиитов в Бахрейне. Поэтому, как я понимаю, апелляция к идее единства – это дань эмоциям и мечтаниям, а не реальная политическая цель: мы, мусульмане,  едины, мы братья и сестры. Речь, таким образом, идет о простом  лозунге-«кричалке». Геополитические устремления разных госудраств, мусульманских и немусульманских, по определению несовместимы. Да, на индивидуальном уровне люди, как мусульмане, так и немусульмане, все-таки очень и очень разные, у них разные интересы экономические и духовные, разные способности. В результате мы видим единство на уровне человеческого общения и сопереживания, но на государственном, экономическом и общественном уровне – это, так сказать, химера. Объединить весьма разные государства и регионы под флагом ислама, который каждый понимает по-своему, это неосуществимая задача, это – мечта о несбыточном.

 

 

— Может быть, рассуждение о единстве мусульман – это нежелание или даже страх взяться за осмысление более насущных и серьезных проблем? Того же ДАИШ? Ведь есть люди, которые считают, что эта проблема вообще не имеет никакого отношения к исламу?

 

— Да, я согласен с вами. Это чисто страусиная политика, с которой мы и начали разговор. Нет анализа – честного, открытого, без предубеждения. Есть риторика. Первая риторическая фигура – ислам един. Т.е. нет разделения, и мы стремимся к единству в глобальном и человеческом плане, что, как я уже сказал, по определению недостижимо. Второе: ислам – это решение всех проблем. Если какой-либо феномен не укладывается в эту схему, он объявляется не исламом или неправильным исламом. Нет осознания, что сторона, которая недовольна статусом-кво, также использует ислам для выражения своих устремлений. Иначе говоря, аппеляция к истории и ценностям ислама становится обоюдоострым оружием. Государство, точнее его официальные представители, вбрасывают исламский дискурс и исламскую идиому в общественное пространство, но, попав туда, такого рода «идеологемы» становятся достоянием всех, в том числе и противников существующего положения в обществе, которые берут их на вооружение. К примеру, оппозиции в Саудовской Аравии вне религии не существует, потому что общество полностью и довольно искусственно существует исключительно в дискурсном пространстве, которое называется исламским. Если бы были другие способы самовыражения, помимо проповедей в мечетях, то ими бы непременно воспользовались недовольные. Но такого – нет, поскольку существует одна идиома на всех. Поэтому ею пользуются все элементы общества, в том числе и оппозиция. Так начинается борьба на «правильный» и «неправильный» ислам.

 

— Если мы признаем, что современная мусульманская мысль не только отстает от реальности, но и вообще не в силах дать ответы на насущные вопросы, то что делать простому мусульманину? Искать эти ответы в Коране, в Сунне Пророка (мир ему)?

 

— Для мусульман в немусульманских обществах есть то, что предлагает Тарик Рамадан и сторонники «евроислама». Это приватизация ислама. Ты не выносишь свой ислам в общественное пространство. Ты его интернизируешь спиритуализуешь. Кстати, это идея не так уж нова. Есть соответствующий суфийский термин – «хальват – дар анджуман», что означает в переводе с персидского «уединенность в обществе». То есть ты находишься в толпе наедине с Богом. Тарик Рамадан в частности говорит: ты сохраняешь свою мусульманскую идентичность, но не афишируешь ее, а практикуешь в тесном кругу единомышленников. Это, как правило, небольшие группы. Такую ситуацию мы уже наблюдали в западных обществах. Там произошло дробление некогда единой христианской общины на маленькие сообщества, члены которых, как правило, сами выбирали себе лидеров. Такого рода организация религиозных общин – одно из последствий Реформации. Если вы едете по американскому городу, то вы можете насчитать до 25-30-ти названий микроцерквей. Вторая баптистская, седьмая пресвитерианская, церковь «Света божьего», Пятидесятники, Свидетели Иеговы… Этот церковный плюрализм отражает дробление людей по духовным интересам и их нежелание подчиняться какому-то одному авторитету, допустим, папской власти. Такое дробление – естественный процесс. Общество развивается, происходит диверсификация, и люди на каком-то этапе начинают отвергать институциализованную религию и церковную иерархию. Они хотят сохранить какие-то ценности и устои, которые им нужны духовно, морально и психологически, не подчиняясь при этом служителям церкви, которые, как они считают, не говорят с ними на одном языке. Такое конфессиональное дробление имеет место и в мусульманских обществах. Исламоведы называет его «фрагментацией религиозного пространства и религиозного авторитета». Оно влечет за собой возникновение полунезависимых групп верующих со своей собственной идеологией. Это уже реальность, и не только в Европе. Достаточно посмотреть на движение Гюлена в Турции и по всему миру. Или же хабашитов на Украине и в России. Это то, что иногда называют new age religions. Такого рода религиозые общины часто имеют харизматического лидера, и вокруг него они объединяются с целью вырасти духовно и улучшить общество в целом. По-моему, это дробление – естественный и неизбежный процесс. Его можно назвать скрытой секуляризацией в условиях, когда религия уже не является единственной идиомой самовыражения, убеждения и привязанности. Она – лишь одна из нескольких идиом, которые имеются у тебя в распоряжении. Ты практикуешь свою «частную» религию, реализуешь ее в своей жизни, но ты периодически переключаешься на другую сферу деятельности и забываешь о ней на время, а потом снова к ней возвращаешься. По-моему, повторяю, это естественный для современного общества процесс. Противодействовать ему каким-то образом можно только насильственным путем, как это делается в Саудовской Аравии и в Исламском государстве (ИГ), когда тебя насильно на молитву гонят или следят за тобой, что ты исполняешь или не исполняешь. А другая крайность – это когда ты полностью отказываешься от исполнения своих повседневных религиозных обязанностей, культивируя какую-то аморфно-духовную, спиритуальную форму ислама, которая почти не реализуется в твоих экономических, этических, социальных поступках, культурных предпочтениях и т.д.

 

— Российская исламская мысль – насколько она на данных чтениях проявила себя? Во многих докладах прозвучали имена выдающихся мыслителей прошлого – Бигиева, Камали, Фахретдина. Но что сегодня российские мусульмане могут предложить мусульманской умме? Возрождается ли сегодня мусульманская мысль в России?

 

— Возрождение идет, но оно вступает в противоречие с другой идентичностью. Татарской в случае с Бигиевым и его наследием. То есть, как Вы видите, все лидеры и герои прошлого выбираются по принципу их национальной принадлежности. Если существует проблема идентичности определенного представителя реформаторской мысли – скажем, татарин он или башкир – происходит столкновение двух групп мусульман. Отдавая на словах дань единой исламской идентичности, большинсто мусульман все равно используют этническую идентичность как основной маркер. Растаскивание героев исламской культуры по национальным домам – это наследие европейское. И мне кажется, что национальная идиома на сегодняшний день берёт верх над общеиисламской. Есть в английском языке такое выражение: «Blood is thicker than water». Иначе говоря, твоя родственная, клановая принадлежность сильнее, чем все остальные привязанности и обязательства в социальной сфере. Идея этнической идентификации, это Бенедикт Андресон хорошо показывает, впитывается буквально с молоком матери. Он пишет по этому поводу следующее: ты сидишь у колен матери, она тебе читает книгу на родном языке об истории своего народа (этноса). Со временем у тебя в сознании или даже подсознании возникает эмоциональная привязанность, которая очень сходна с религиозной. Примерно то же самое происходит, когда мама читает ребенку Коран или рассказывает ему истории из жизни Пророка. Как соотношение этих двух привязанностей – религиозной и национально-этнической – реализуется в современном мире? Я вижу преобладание, в конечном счете, этнической привязанности, которая, впрочем, очень тесно связана с религиозной, потому что изначально быть, например, татарином или чеченцем – это значит быть мусульманином. Но в то же время есть арабский ислам, есть персидский ислам, есть татарский, есть чеченский ислам. А лидеров таких, которые поднимутся над конкретной этничностью, найти нелегко. Нужен наднациональный лидер, который смог бы убедить своих последователей в том, что татарская идентичность, башкирская идентичность, чеченская  или ингушская идентичность – второстепенны, а существует только единый ислам и единая исламская идентичность. Я считаю, что это очень интересная тема для исследования, но «на вскидку» я вижу тенденцию к напряжению между этими разными идентичностями, и реализуется оно больше в сторону национального, а не общеисламского.

 

— На мой взгляд, представители европейских государств выглядели на этой конференции достаточно бледно, а российская богословская мысль – как Вы ее оцениваете?

 

— Я огорчен, что не выступили два Дамира (Дамир Мухетдинов, ответственный секретарь ММФ, первый заместитель председателя ДУМ РФ,  и Дамир Хайретниднов, ректор МИИ). У них явно есть, что сказать. Но они, как хозяева, видимо, не хотели обидеть гостей и предоставили больше возможностей выступить гостям. Я не раз слышал Тарика Рамадана, которого часто именуют властителем умов мусульман, проживающих в Европе и Северной Америке.  Я считаю, что из наших исламских институтов и университетов тоже выйдет когда-нибудь свой Тарик Рамадан. Может, даже он уже есть. Но, опять же, этот лидер неизбежно столкнется с разделениями по этническому принципу, о которых я только что говорил. Его задача – выдвинуть идею, которая не возвеличивает и не принижает какую-либо этническую группу или нацию, а объединяет их под эгидой общей мусульманской идентичности. Возникает вопрос, насколько руководство нашего многонационального и многоконфессионального государства готово сотрудничать с таким лидером? Ведь панисламизм – это извечный страх империи. Поэтому если такой лидер возникнет, сможет ли он получить поддержку, необходимые каналы для реализации своих идей? Впрочем, это уже другой вопрос. Пусть сначала такой лидер выйдет на религиозную и общественную арену. Мне кажется, то, что происходит с исламским дискурсом на Западе и в России, в принципе это здоровые вещи, т.е. идут дебаты, столкновение мнений, переосмысление источников мусульманской веры и практики. И это в то время как наши ближневосточные гости демонстрируют по большей части конформизм и нежелание встретить вызовы времени с открытым забралом.

 

— А почему, как Вы считаете?

 

— Хочу оговориться. Процесс переосмысления места ислама в обществе и его будущего разнится в разных странах. О возможности исламской демократии говорил, в частности, тунисский гость д-р Абд аль-Маджид ан-Наджжар. Тунис пережил демократическую революцию, там прошли относительно свободные выборы. Более консервативны иранцы. Они последовательно выражают идеологическую линию руководства. Саудовская Аравия – то же самое. Страны Залива находятся под влиянием КСА на всех уровнях. Это огромная страна по сравнению с Катаром, Бахрейном, Оманом и даже Йеменом, обладающая большими ресурсами, военной мощью и т.д. Поэтому имеет место региональное единство, в котором  Саудовская Аравия доминирует политически и идеологически. Стоит ли удивляться, что в ССАГПЗ преобладают в основном консервативно-салафитские или ваххабитские умонастроения. Катар в данном отношении стоит особняком, потому что он пытается проводить независимую информационную, политическую и идеологическую линию, опираясь в основном на поддержку США. Он может себе это позволить, пока США защищают его от стран, которые его непосредственно окружают, стран, с которыми Катар конкурирует и которые он раздражает. Короче говоря, я не могу ответить однозначно на Ваш вопрос относительно уровня новизны и прогрессивности выступлений на данной конференции. Выступление каждого участника во многом зависит от политики и идеологии той страны, которую он или она представляет. Но в целом мне кажется, что Ближний и Средний Восток, а также Юговосточная Азия находится в стадии стагнации, во всяком случае на официальном уровне. Мы видим там отсутствие движения, с одной стороны, а с другой — отток наиболее креативных и талантливых личностей.

 

— Вы имеете в виду стагнацию интеллектуальную?

 

— И экономическую, к сожалению, тоже. Демографические проблемы отягощают ситуацию. Как Вы знаете, демографический взрыв в странах Северной Африки привел к кровавым событиям в Алжире. Молодых людей, которые, как говорится, «подпирали стены», поскольку им было нечего делать, привлекла идея социальной справедливости. Исламисты предложили осуществить эту мечту путем введения шариатского правления. За победой исламистов на выборах последовала долгая и кровопролитная гражданская война. Заметьте, что в последних событиях на Ближнем Востоке и в Северной Африке Алжир играл и играет относительно незначительную роль, потому что люди, пережив такую кровавую революцию и гражданскую войну, отчасти утратили свой идеализм. Сегодня деспотизм и авторитаризм ощущаются молодежью как никогда остро. Раньше, когда было меньше информации, люди относительно спокойно переживали свое бесправие и бедность, полагая, что иного просто не дано. Они мирились с социальными бедами и неравенством, считая, что так и должно быть. Теперь же многие имеют возможность выехать из своей страны или же получить информацию о том, что происходит в других странах далеко за пределами их географического региона. Тогда они могут остро осознать, что они не являются хозяевами в своей стране и что ими помыкает небольшая кучка людей, правящие круги. Протест в арабских странах был спонтанный, взрывной, эмоциональный, люди не осознавали, к чему он может привести. Некоторые негативные вещи, которые российское руководство предсказывало, действительно произошли. Но все равно поощрять деспотизм и содействовать его сохранению мне кажется неправильным, хотя я понимаю, что альтернатива тоже может стать поистине страшной.

 

— Вы согласны, что идеи создания исламского халифата в ближайшее время будут привлекать все больше сторонников среди молодежи?

 

— Да, в этом нет сомнения. Молодежь увлечена идеей, которая пока относительно свежа и себя еще не дискредитировала. Но дискредитация идеи представляется мне неизбежной, ибо сама по себе идея утопична, она игнорирует экономические и геополитические реалии. Можно ли было построить социализм в отдельно взятой стране?! То же самое можно спросить о халифате. Можно ли создать его в отдельно взятом регионе, тем более, крайне бедном и неразвитом в экономическом плане?! Это относится к тем частям Сирии и Ирака, которые контролирует ИГ. Идея халифата утопична, но люди должны понять это на своем собственном опыте. Они в конце концов испытают разочарование, и тогда-то идея потеряет свою привлекательность и будет заменена другой. Не исключаю, что произойдет «маятниковый качок» в сторону секуляризма или же к левым идеологиям, так что старика Маркса хоронить пока преждевременно.

 

 

— Александр Дмитриевич, конференция посвящена Мусе Бигиеву. Вы свой доклад закончили пессимистично, сказав, что идеи, которые проповедовал ученый, так и не были реализованы.  Почему это произошло? Реформаторские идеи были и на Ближнем и Среднем Востоке, в чем причина, что они так и не получили своего воплощения?

 

— Главное, на чем настаивали сторонники «обновления» (таждида), — это изменение системы образования, перевод его на рельсы светских наук с сохранением исламских морально-этических принципов. Это очень трудно осуществить в рамках исламской идеологической децентрализации. Почему, например, возник протестантизм. Была относительно монолитная система католической церкви. Реформаторы начали ее сначала критиковать, а затем и активно разрушать, децентрализовывать, разделять на национальные «домены». В исламе такого церковного, «католического» единства не было, не было и единого центра реформаторской деятельности. В итоге реформация как бы захлебнулась на местах, столкнувшись с оппозицией со стороны консервативного мусульманского  ученого сословия. Великий представитель реформаторской мысли Мухаммад Абдо получил от властей Египта все полномочия, чтобы перестроить образование в знаменитом университете аль-Азхар. Тем не менее Абдо не смог ничего коренным образом изменить: ему не удалось преодолеть сопротивление консервативных ученых, модернизировать учебные программы. Реформа аль-Азхара захлебнулась. Почему? Потому что его критики воспринимали его реформы как попытку вестернизировать египетское общество, лишив его тем самым исламской идентичности. Противники реформ и сейчас обвиняют реформаторов в насаждении чуждых исламу идей и обычаев. Русификация или европеизация, с их точки зрения, есть угроза мусульманской  идентичности, религии, обычаям достославных предков мусульман (ас-салаф). Используя жупел вестернизации,  консервативным ученым и по сей день удается дискредитировать или затормозить реформу образования  и других аспектов мусульманской жизни.

 

— Сегодня в России предпринимаются огромные усилия для того, чтобы не просто восстановить, но и включить светскую составляющую в систему исламского образования.  И два Дамира, которых вы упомянули, не результат ли этих усилий?

 

— Да, они – продукт как светского, так и религиозного образования. В этом я вижу залог их успеха, если, конечно, им удастся реализовать свои планы. Я думаю, новые мусульманские лидеры должны быть выходцами из мусульманской общины, члены которой воспринимали бы их как своих представителей. Но, тем не менее, они должны не просто потакать вкусам и предпочтениям массы своих единоверцев, а вести их за собой. Если Дамиры смогут это сделать, то они добьются успеха в стоящей перед ними «сверхзадаче». Я считаю, что им нужно помогать. Может быть, благодаря их работе постепенно осуществится хотя бы отностиельная гармония между светскими и религиозными сферами знания. Она необходима, чтобы воспитывать грамотных священнослужителей, которые знают не только, кому какой закят нужно платить, но и имеют представление о мире и мировых проблемах и тенденциях в целом.

 

— В целом для Вас встреча в С-Петербурге на «Бигиевсих чтениях» была полезной?

 

 — Да, весьма. Ведь ученый не просто сам кого-то постоянно учит, но и сам неустанно учится. Поэтому я учусь, наблюдаю за людьми, пытаюсь соотносить их поступки и слова с тем, что я прочитал в их собственных трудах, а также в трудах российских и западных исламоведов. Я вижу свою задачу в том, чтобы перейти от пересказа конкретных фактов, которые в принципе доступны всем, к интересным теоретическим обобщениям и пониманию общих тенденций в современной мусульманской мысли. Так что для меня участие в конференции – это достаточно сложная интеллектуальная задача. Исламовед, который не участвует в исламских конференциях, теряет право называться исламоведом.

Беседовала Ольга Семина

IslamRF.Ru

Share.